Расстрел парламента, октябрь 1993: воспоминания очевидца

Исполняется 20 лет событию, вошедшему в российскую историю как "расстрел парламента". А словно вчера все было. Как время-то летит!

Справедливости ради, следует заметить, что "расстреливался" не парламент, а здание парламента, захваченное незаконными вооруженными формированиями. Ни один депутат не получил и царапины.

К тому же с 20 сентября до 4 октября, когда к Белому дому подошли танки, там ни одной минуты не было кворума. Так что, если уж смотреть на вещи с точки зрения строгой законности, на Краснопресненской набережной заседала группа депутатов, не имевшая права объявлять себя Съездом и что-либо решать.

Вообще-то, случилась гражданская война. Самая настоящая, хотя и скоротечная. Так эти события и следует называть.

Я тогда работал экспертом в Аналитическом управлении МВД России и находился если не в центре событий, то довольно близко к нему. Не стану пересказывать слухи о том, что происходило в высших эшелонах власти, и заниматься историческим анализом, а расскажу о том, что видел лично.

Ужас без конца

Примерно до начала лета была надежда, что кризис разрешится мирно: через досрочные выборы, конституционную реформу или "пакт о ненападении" до следующих выборов.

Когда Съезд после апрельского референдума "да-да-нет-да" отказался распуститься, работа Конституционного совещания зашла в тупик (запомнился только эпизод со скандалившим депутатом Слободкиным, которого вынесли из зала на руках сотрудники президентской охраны), а вице-президент Руцкой, отбросив недомолвки, открыто провозгласил: "Надо восстанавливать социализм и советскую власть!", сделалось ясно, что компромисс невозможен.

Осталось одно чувство: уж скорей бы! Жить, не зная, какой строй будет в стране через полгода, - никаких нервов не хватит. Лучше ужасный конец, чем ужас без конца.

Настроения большинства коллег сводились к тому, что Ельцин, конечно, не подарок, но депутаты зря лезут на рожон, ничего у них не выйдет, а нам главное пережить смутное время и дождаться пенсии. Тем, кому до этого момента оставалось недолго, все завидовали.

Хотя были, конечно, и идейные споры.

Я делил служебный кабинет с пожилым полковником. Каждый день начинался одинаково: мы усаживались за столы лицом друг к другу и разворачивали купленные по дороге газеты: он - "Завтра", я - "Московский комсомолец".

"Ну, что твоя желтая пресса сегодня пишет?" - "А что ваша, красно-коричневая?"

От чтения "Завтра" у моего визави постепенно багровела лысина. Минут через десять он одним и тем же жестом хватался за голову, восклицал "…твою мать!", вскакивал, и, меряя комнату шагами по диагонали, начинал высказываться.

Я придерживался правила: первым политических дебатов ни с кем не заводить, но, если затронут, в долгу не оставаться.

"Что ты все талдычишь: свобода, свобода! - как-то сказал он. - Что такое эта твоя свобода? Какой свободы тебе в Союзе не хватало?"

"Если вы не понимаете, что такое свобода, то мне трудно вам объяснить. Но я попробую. Скажем, я не могу быть счастливым в стране, где меня с каждой получки насильно заставляют покупать два лотерейных билета".

Полковник рассмеялся: "Ладно, когда наши к власти придут, походатайствую, чтобы тебя персонально освободили от лотерейных билетов".

Первое время мы подкалывали друг друга беззлобно. Ближе к осени запасы добродушия и чувства юмора иссякли.

"Имей в виду: я всю кровь отдам до капли, чтобы не жить при проклятом капитализме!" - закричал сосед, выйдя из себя.

"Я, если потребуется, своей тоже не пожалею!"

Он плюнул и выбежал из кабинета.

20 сентября, когда Борис Ельцин издал указ №1400 о роспуске Съезда депутатов и досрочных выборах, центральный аппарат МВД перевели на усиленный вариант несения службы: дежурства по схеме "сутки через сутки". Было довольно изнурительно: к 9 утра приехал, в 9 утра следующего дня ушел домой, выспался, а утром опять на службу.

По идее, от нас должны были бы ждать анализа и прогнозов. На деле поручили с двухчасовым интервалом обзванивать областные УВД (за каждым сотрудником закрепили несколько регионов) и требовать докладов об обстановке.

Практического смысла в этом не имелось: о любых происшествиях они и так были обязаны сообщать в дежурную часть. Смысл был психологический: власть в Москве тверда, глаз с них не спускает, все под контролем, и нет никакого вопроса, кому подчиняться!

В эти дни у меня состоялся еще один разговор с полковником.

Где ваша "кровь"?

"Вот вы обвиняли демократов в том, что они ради своих идей готовы все под откос пустить, зато вам, мол, наплевать на любую идеологию, жила бы родина. А теперь оправдываете тех, кто раздает оружие кому попало, призывает население в канун зимы бастовать и перекрывать железные дороги, регионы выходить из подчинения центру, военных летчиков бомбить Кремль!"

"Что делать, надо же как-то валить Ельцина!"

После этого я поступил жестоко.

"Что ж вы тогда сидите здесь и выполняете преступные приказы? Где ваша "кровь"? Идите в Белый дом, там каждый штык на счету, вас заждались!"

Полковник тяжело посмотрел на меня и отвернулся. Он строил дачу и трогательно любил свою маленькую внучку.

За две недели открытого противостояния ни один работник МВД на сторону "президента" Руцкого и "министра" Дунаева не подался. Насколько я могу судить, и мыслей таких всерьез не возникало.

Один бывший коллега, за несколько месяцев до событий перешедший в генпрокуратуру, заглянул, начал прощупывать настроения, но его быстро спровадили.

Дело было не в страхе, во всяком случае, не только в нем. Тем более, в первый же день противостояния депутаты с подачи Сергея Бабурина проголосовали за закон, предусматривавший расстрел или 15 лет лагерей для должностных лиц, которые не подчинятся "защитникам конституции". Еще вопрос, кого больше следовало бояться.

Я общался с генералами и офицерами каждый день, можно сказать, варился в этом котле. Могу сказать: к Ельцину и его реформам подавляющее большинство относилось, мягко говоря, прохладно. Но от Ельцина хоть понятно было, чего ждать. Он олицетворял в те дни государственность, иерархию и порядок; "белодомовские сидельцы" - дух революции.

На последнем этапе даже от Руцкого и Хасбулатова мало что зависело. Тон задавали абсолютно "безбашенные" люди без опыта и ответственности, бравировавшие друг перед другом радикализмом. От них ждать можно было чего угодно: террора, гражданской войны, конфликта с НАТО. Это все кожей чувствовали.

Для силовиков и государственников плохая власть была лучше смуты. Общее чувство выразил командир Кантемировской дивизии генерал Поляков: "Для меня Руцкой - это Лжедмитрий!"

В субботу и воскресенье, 2 и 3 октября, мне впервые за полмесяца разрешили отдохнуть два дня подряд. Все были настроены на долгое сидение, развязки никто не предвидел.

Мы с женой уехали на дачу. Стояла дивная золотая осень - с мягким солнышком, желтыми листьями и паутинками в прозрачном воздухе. Благорастворение воздусей и мир во человецех. Чудно время провели!

В воскресенье вечером народ в электричке что-то активно обсуждал, до меня донеслось слово "Анпилов", но это было обычным делом.

Свет в подъезде, как положено в революционные времена, не горел. На площадке моего этажа топтался милиционер, светя фонариком на номера квартир. "Извините, кого вы ищете?" - "Майор Кречетников здесь живет?" - "Я Кречетников". - "Вас вызывают на службу". - "А что случилось?" - "Вы не знаете? Государственный переворот!"

Я влетел в квартиру, врубил телевизор. На экране появился Юрий Лужков. "Въезжая" в происходящее, я торопливо переодевался в форму.

В метро ко мне кинулась женщина: "Езжайте скорей, спасите нас от этих фашистов!" Подошел мужчина: "Ну что, ельцинский прихвостень, конец? Срывай погоны, беги, завтра таких, как ты, вешать будем!"

Чьи БТРы?

В министерстве на Житной улице всех зачислили в резерв и собрали в актовом зале, где вдоль стен были свалены щиты и резиновые палки. "Макаров" у каждого имелся свой, автоматов не выдали.

Постепенно все разбрелись по рабочим местам: если понадобится, объявят сбор по громкой связи, а в кабинетах были телевизоры.

К жене тем временем пришел сосед, сказал, что Гайдар собирает народ у здания мэрии. Отправились. Долго стояли на месте, не зная, чем заняться. Потом кто-то крикнул, что в Краснопресненском райсовете засели коммунисты и надо идти их выкуривать. Толпа повалила вверх по Тверской. Никаких коммунистов не нашли.

Жена с соседом слегка отстали. Вдруг смотрят - навстречу двое молодых людей, бледные как полотно, с остановившимся взглядом. Один прижимал к уху крошечный транзистор, другой бросился к жене: "Ну, что там у "Останкино"?

"Вроде все нормально".

"Кого ты слушаешь? - отчаянно закричал тот, что с приемником. - Она ничего не знает! Там все ужасно! Уже БТРы подошли!"

"Так БТРы вроде наши".

"Какие наши?! Ельцинские!!!"

Сосед схватил мою жену за руку, и давай бог ноги от греха подальше.

"Просто "10 дней, которые потрясли мир" какие-то", - сказала она на следующий день.

Сотрудники МВД без конца заваривали чай и кофе и нервно курили прямо в кабинетах. Связывались с постами ГАИ на Московской кольцевой автодороге. Те отвечали, что никаких танков не видели, хотя о вводе войск объявили еще вечером.

Около четырех утра нам сообщили, что танки прошли. Примерно в полдень мы услышали выстрелы, похожие на звук от лопающихся огромных пузырей, и увидели в окнах клубы черного дыма над Белым домом, а вскоре на телеэкранах - обросшего бородой Руцкого и Хасбулатова, которых люди в камуфляже вели в автозак. В 16:00 дали отбой.

22 августа 1991 года на "митинге победителей" возле Белого дома люди откупоривали шампанское и без вина казались пьяными от счастья. 4 октября 1993-го мы сходили за водкой, молча выпили по полстакана и разъехались. Настроение было, как будто сделали необходимое, но крайне неприятное дело, вроде усыпления старой собаки.

Хотелось без насилия

Я считал тогда и считаю спустя 20 лет, что выхода не было. Дело шло к новому "великому Октябрю", даже время года совпало. Хвала Всевышнему, что не попустил во второй раз, послал не Керенского, а Ельцина!

Но хотелось победить без насилия, одним моральным превосходством над "ними". А сжечь самое красивое здание в центре собственной столицы - радоваться нечему.

В голове вертелась одна мысль: черт подери, все-таки не смогли пройти по узкой дощечке, сорвались, замарали белые одежды! И дом на Краснопресненской набережной, после августа 91-го ставший для меня святым местом, теперь будет вызывать совсем иные чувства, так что приходить туда вряд ли захочется! И неважно, кто виноват.

После октябрьских событий сотрудники МВД взяли моду в разговорах между собой называть Ельцина "государем": "государь приказал", "доложили государю". В этом были и почтительность, и насмешка.

Через несколько дней мы с моим вечным оппонентом уехали в командировку во Владикавказ. Москва Москвой, а проблемы большой страны никуда не делись. О политике не говорили ни разу, прожили два месяца душа в душу.

Сразу после возвращения полковник написал рапорт об увольнении на пенсию. У меня появился новый сосед.

"С детства больше всего мечтал, чтобы жизнь была интересная! – однажды сказал я ему. - Много памятных событий, мест и людей, чтобы было, что внукам рассказывать".

"Тебе ли жаловаться, - откликнулся он. – Ты пережил революцию!"

Подумав, я признал, что он прав. И, в общем, ни о чем не жалею.

Но одного такого опыта за жизнь достаточно.