1991 - год распада: двадцать лет спустя

Период полураспада

В кабинете, находившемся несколькими метрами ниже, Михаил Горбачев заканчивал телевизионное выступление, объявляя стране и миру о своем уходе и самоликвидации бывшей империи.

Таким запомнился политический финал 1991 года бывшему пресс-секретарю президента СССР Андрею Грачеву.

Говорят, как год встретишь, так его и проведешь. Драматический 91-й начался с выстрелов у вильнюсского телецентра и вместил в себя массу событий, каждого из которых в будничные времена хватило бы на десятилетие.

Удивительно, но его гораздо чаще называют "годом распада СССР", нежели "годом крушения советской власти".

Можно еще понять иностранцев, наблюдающих за событиями извне и со своей колокольни. Но и для большинства россиян, судя по данным опросов, воспоминаниям и просто разговорам, геополитика оказалась важнее, чем смена экономического уклада, политического строя и всего привычного быта.

До сих пор продолжаются и, наверное, не скоро прекратятся споры о том, что это было: историческая случайность, результат действий кучки "предателей" и чуть ли не платных агентов ЦРУ, или исторически неизбежный крах нежизнеспособной системы.

Журналист Михаил Леонтьев однажды разразился гневной филиппикой в адрес "позднесоветских мажоров, продавших великую державу за видюшники". Отчасти, так оно и было. Но имелся ли шанс на победу в глобальном соревновании у державы, неспособной обеспечить "видюшниками" и другими радостями жизни даже свою элиту?

Когда в военное время людям говорят: потерпите, вот победим и заживем! - это естественно. Но когда "война с самими собой", как пел в знаменитой песне про полковника Васина Борис Гребенщиков, продолжается 70 с лишним лет, и конца лишениям не видно, во многие головы закрадывается мысль: кому такая держава вообще нужна?

Другой вопрос, нельзя ли было поменять систему, не разрушая единое государство?

Наверное, можно, если бы году эдак в 1987-м советское руководство взялось вводить рынок, не трогая политических основ и используя для проведения реформ всю административную мощь авторитарного государства.

Многие аналитики уверены, что "китайский путь" стал результатом анализа советского опыта, и что Россия в очередной раз выполнила свое историческое предназначение: демонстрировать остальному миру, чего не нужно делать.

Впрочем, часть россиян не считает, что все было сделано плохо и неправильно. Распад империи и утрата статуса сверхдержавы для них - приемлемая плата за скорый переход к капиталистическому изобилию и относительную свободу.

"Говорят, получилось так себе. Но неужели хуже, чем в 1917 году? И почему у нас должно было получиться замечательно, хотя ни у кого не выходило сразу?" - писал в день очередной годовщины августовских событий обозреватель "Газеты.ру" Сергей Шелин.

Отношение большинства, пожалуй, точно выразил Владимир Путин, назвавший распад СССР "величайшей геополитической катастрофой XX века" и присовокупивший, что у того, кто о нем не жалеет, нет сердца, а у того, кто сегодня надеется восстановить бывшую державу, нет ума.

По мнению большинства историков, распад СССР был предрешен у вильнюсского телецентра.

У Горбачева тогда имелось два выхода.

Можно было поставить крест на перестройке, солидаризироваться с действиями армии и КГБ и заявить о готовности поддерживать целостность СССР любой ценой.

Можно было от них отмежеваться, сорвать погоны с виновных в самоуправстве и подрыве авторитета президента и Верховного главнокомандующего, и по-хорошему отпустить страны Балтии, сохраняя то, что тогда еще можно было сохранить.

Вместо этого Горбачев заявил, что узнал о случившемся из телепередач, и ничего вслед за этим не сделал.

Выходило, что глава государства либо лжет в глаза всем, либо не контролирует подчиненных.

Коммунистов и военных до глубины души возмутили горбачевские "виляния", демократов - то, что генералы используют против граждан силу по просьбе каких-то самозваных комитетов, а президент не находит в этом ничего страшного.

"Политику нельзя быть непоследовательным. Литовское дело окончательно загубило репутацию Горбачева, возможно, и пост", - записал тогда в своем дневнике помощник президента Анатолий Черняев.

Бывший замминистра обороны СССР Владислав Ачалов в телевизионном интервью накануне 20-й годовщины вильнюсских событий подтвердил, что лично руководил операцией, и ни о какой самодеятельности на уровне командира дивизии не было и речи.

Исследователи не сомневаются, что Горбачев не захотел официально вводить в республике чрезвычайное положение, но в устной форме разрешил "пугнуть" литовцев, надеясь, что народ на улицу не выйдет.

Аналогичная ситуация через два месяца возникла в Москве.

В дни проведения Съезда народных депутатов РСФСР, где решался вопрос об учреждении в России поста президента, премьер Валентин Павлов запретил в столице массовые акции и ввел в центр города войска и бронетехнику.

Формальным поводом послужила просьба 28 депутатов защитить их от "давления толпы".

Несмотря на запрет, 28 марта на митинг на Манежной площади и Тверской собралось около 50 тысяч человек. Применить силу власти не решились.

По сей день продолжается дискуссия о том, являлся ли Горбачев "Штирлицем в тылу врага", сознательно ведшим дело к ликвидации советской системы, или просто потерял контроль над событиями.

Анатолий Черняев, практически ежедневно общавшийся с последним генсеком и президентом СССР на протяжении шести лет, уверен, что помыслы его шефа не простирались дальше реформирования социализма.

Однако у Горбачева имелся категорический моральный императив. Он являлся гроссмейстером политических комбинаций, но был совершенно не готов к брутальному насилию и большой крови.

Осенью 1990 года президент решил затормозить перестройку, сделав ставку на силовиков, партаппаратчиков и депутатов из группы "Союз". Но убедившись на примере Вильнюса и Москвы, что без танков и лагерей сделать этого не удастся, вновь явил себя либералом и реформатором, инициировав работу над проектом нового Союзного договора.

Занавес опускается

А действительно: что было бы, если бы президент не проморгал надвигавшийся путч?

Анализ некоторых событий лета 1991 года показывает, что Михаил Горбачев не плыл по воле волн, а имел продуманный план.

Согласованный в Ново-Огарево Союзный договор предусматривал прямые выборы президента СССР в апреле 1992 года.

При этом документ содержал примечательный пункт: для победы кандидату требовалось набрать большинство голосов не только по стране в целом, но и в двух третях республик, подписавших договор.

Этим сразу отсекались как Ельцин, мало популярный в бывших республиках, так и политики-"националы", за которых не стали бы голосовать в России.

Вероятнее всего, Горбачеву противостояли бы на выборах один-два бутафорских кандидата, а главы республик собрались бы еще раз в том же Ново-Огарево и призвали своих граждан во имя стабильности и единства не менять лошадей на переправе.

Всенародно избранного президента, как доказал впоследствии Борис Ельцин, отстранить от власти легитимным путем практически невозможно.

Любопытные вещи творились и на партийном фронте.

6 августа пленум ЦК Компартии РСФСР без особого шума отправил в отставку ультраортодоксального первого секретаря Ивана Полозкова, которого сменил близкий к Горбачеву опытный партаппаратчик Валентин Купцов.

25-26 июля пленум ЦК КПСС одобрил проект новой, по сути социал-демократической программы партии и постановил созвать в октябре очередной съезд.

1 июля с большой помпой была создана новая политическая организация - Движение демократических реформ. В ее политсовет вошли статусные демократы Гавриил Попов и Анатолий Собчак, люди из либерального крыла окружения Горбачева - Александр Яковлев, Эдуард Шеварднадзе и Аркадий Вольский, а также Александр Руцкой, бывший тогда вице-президентом при Борисе Ельцине.

ДДР не избрало единоличного лидера, а на настойчивые вопросы журналистов, является ли оно партией или общественной организацией, "отцы-основатели" только лукаво улыбались.

Нетрудно предположить, что ДДР создавалось "под Горбачева", а его статус определился бы в зависимости от исхода октябрьского съезда КПСС.

Если бы генсеку удалось провести на съезде свою программу и вычистить из руководства ортодоксов, ДДР была бы уготована судьба широкого общественного движения наподобие народных фронтов в некоторых восточноевропейских странах, с "ядром" в виде обновленной КПСС.

Если бы консерваторы взяли верх, Горбачев мог бы с чистой совестью заявить, что больше не в состоянии уговаривать таких упрямых и косных людей, и возглавить готовую "партию власти" в лице ДДР.

Впрочем, реализация этого сценария не гарантировала стабильности и покоя ни стране, ни самому Горбачеву. Никуда не делись бы, как минимум, две тикающие бомбы: доходившее до личной ненависти противостояние между Горбачевым и Ельциным и нараставшие экономические трудности.

Политолог Дмитрий Орешкин убежден, что будущего у Союза все равно не было.

"Представьте, что в составе государства оставались бы Узбекистан и Казахстан, полностью контролируемые коммунистическими элитами. Вполне демократическим способом они блокировали бы любые реальные экономические начинания. Мы бы болтались в состоянии ни туда, ни сюда, а потом все-таки произошел бы раздел, потому что слишком сильны различия в политической культуре и экономической жизни между ориентированной, как ни крути, на Европу Россией и ориентированной на азиатские методы управления Средней Азией", - рассуждал он в интервью Русской службе Би-би-си.

К этому можно добавить, что и сам Михаил Горбачев не был готов к решительному расставанию с "социалистическим выбором моего дедушки". В экономике продолжались бы попытки что-то реформировать, ничего всерьез не меняя, в то время, как осенью 1991 года страна оказалась на грани физического голода.

"Группа безумцев выскочила из трюма и вырвала штурвал из рук Горбачева. Подняв на мачтах красные флаги, они дали "самый полный вперед!". На полной скорости корабль размером в одну шестую часть света врезался в скалы".

Так живописал события 19-21 августа 1991 года историк Игорь Бунич.

Расхожая версия, будто Михаил Горбачев сам приказал гэкачепистам "навести порядок", решив отсидеться в стороне, не выдерживает критики.

Во-первых, ее не поддержали бывшие участники заговора. Осенью 1991 года газеты писали, что они вынуждены молчать, потому что иначе в "Матросской Тишине" и трех дней не проживут. Однако в декабре к власти пришел Борис Ельцин, который, вероятно, был бы только рад, если бы его предшественника вымазали грязью с головы до ног. Потом гэкачеписты вышли на свободу, но и когда им уже ничто не грозило, сенсаций не последовало.

Во-вторых, гипотеза противоречит политической логике.

К лету 1991 года инициатор перестройки давно перестал быть своим и для коммунистов, и для демократов. Его политическое существование было возможно только в условиях противостояния, пока те и другие готовы были терпеть его как меньшее зло и арбитра.

Полная победа одной из сторон означала для Михаила Горбачева политическую гибель, как оно и вышло на самом деле.

Разница лишь в том, что либералы оставили ему свободу и фонд собственного имени, а бывшие коллеги по ЦК, в лучшем случае, изолировали бы на каком-нибудь спецобъекте, как Никиту Хрущева, который, с их точки зрения, "нашкодил" куда меньше.

После путча СССР был обречен. По словам Андрея Грачева, об этом догадывались все, кроме самого Михаила Сергеевича.

Как следует из воспоминаний бывшего пресс-секретаря, примерно в октябре президент переоценил свои возможности и повел дело к восстановлению собственных полномочий практически в полном объеме, соглашаясь, максимум, на переименование СССР в Союз Суверенных Государств.

Сыграли свою роль, во-первых, многословные излияния зарубежных лидеров с выражением поддержки, во-вторых, затянувшийся сочинский отпуск Бориса Ельцина, создавший впечатление, будто он не знает, что делать со свалившейся на него властью.

На возобновившихся переговорах в Ново-Огарево речь сначала шла о том, чтобы заключить экономический союз, отложив вопросы государственного устройства. Но затем Михаил Горбачев решительно заявил, что без политического союза не будет и экономического.

Как писала незадолго до Беловежской пущи "Независимая газета", республиканские лидеры были готовы "назначить Горбачева Михаила Сергеевича президентом Союза Суверенных Государств с окладом согласно штатному расписанию".

Но, подобно Черчиллю, говорившему, что он не желает председательствовать при распаде Британской империи, Горбачев не согласился на номинальную роль, предпочел сыграть ва-банк, а проиграв - уйти.

Ликвидация СССР не вызвала в обществе почти никакой реакции. Ну, озвучили очередные административные изменения.

Даже коммунисты на Съезде народных депутатов РСФСР, в пику уже поверженному Горбачеву, почти единодушно проголосовали за ратификацию Беловежских соглашений.

Лишь Демпартия Николая Травкина собрала на Манежной площади малочисленный митинг протеста.

В новогоднюю ночь Александр Ширвиндт и Михаил Державин острили на тему о том, как теперь должна называться наша страна и мы сами: "эсэнгэшниками" или "эсэнговцами"? Артистам и большинству их зрителей было явно невдомек, что страна, в которой они живут, отныне называется Россией и никакой другой больше нет.

Для тех, кому сегодня меньше сорока, события 1991 года - почти то же самое, что война с Наполеоном.

Те, кто старше, делят себя на выигравших и проигравших.

Впрочем, не все. По данным прошлогоднего опроса, 55% россиян не смогли ответить, лучше или хуже жили бы они в случае победы ГКЧП.

Однозначно оказались "в минусе" старики, чьи пенсии и сбережения разом обесценились, а начинать жизнь заново было поздно, большинство русских в отделившихся республиках и все, так или иначе связанные с военно-промышленным комплексом.

Выиграли интеллигенция, получившая долгожданную свободу слова, люди с предпринимательской жилкой, большая часть бюрократии, успешно приспособившаяся к новым временам, и особенно республиканские элиты, сделавшиеся из провинциальных суверенными.

Впрочем, ощущение себя в качестве выигравшего или проигравшего субъективно и далеко не всегда прямо зависит от материальных интересов.

Немало представителей прежней номенклатуры, давно освоивших образ жизни американских миллионеров, отправивших детей в частные британские школы и советы директоров банков, ностальгируют по СССР.

А кто-то, ничего не приватизировав и не сделав карьеры, считает 21 августа 1991 года своим духовным днем рождения.

Жителям стран Восточной Европы и Балтии было легче пережить "шоковую терапию", поскольку она исторически совпала для них с национальным триумфом, освобождением от чужой оккупационной власти.

В 1990 году, когда Москва ответила на провозглашение независимости Литвы экономической блокадой, я был в журналистской командировке в Вильнюсе и Каунасе. Местные жители говорили, что готовы, если потребуется, ради свободы ходить босыми и голодными.

Для россиян на жизненные трудности наложилось чувство национального унижения. Возможно, многие не стали бы так уж сильно горевать об империи, если бы немедленно получили взамен западный уровень жизни. Но реформировать и поднять экономику огромной страны за 500 дней невозможно.

В идеале, большинству хотелось бы не потерять супердержаву и одновременно приобрести "видюшники", автомобили, компьютеры, тридцать сортов колбасы в супермаркетах и открытые границы.

Но вышло так, как вышло. И спустя 20 лет каждый сам решает, что для него важнее.

Наверное, так и должно быть. Французы и через 220 лет не пришли к единому мнению, правильно ли их предки казнили короля.