"Орет, что нас подорвут на минах". Активистка Катрин Ненашева о пытках в ДНР

В международный день поддержки жертв пыток активистка и современная художница Катрин Ненашева рассказала в своем "Фейсбуке" о том, как в мае 2018 года ее задержали и пытали в ДНР, а также объявила об акции, которую она хочет провести, чтобы справиться с травмой. Русская служба Би-би-си записала ее монолог.

"Все разы, когда я кому-то рассказываю эту историю, я начинаю с объяснений, зачем я вообще поехала в ДНР, грубо говоря. Это даже по-своему интересно - что так или иначе сразу хочется оправдываться, винишь себя вообще в целом за все.

У меня из Горловки (находится на территории самопровозглашенной Донецкой народной республики, - Би-би-си) мама, дедушка и бабушка. Мама уехала достаточно давно, затем, когда началась война в 2014 году, и дедушку оттуда вывезли. Для него это было достаточно большой трагедией, он не очень понимал, что происходит, хотел жить у себя дома, там где была похоронена бабушка. Умер он уже в Краснодаре, своей смертью. Все время до нее он проходил какие-то унизительные штуки с получением регистрации и гражданства.

У меня была давно в целом мысль поехать [в Горловку] и посмотреть, что там вообще происходит, сходить на могилу к бабушке, понять, что стало с дедушкиным домом. И я как-то это продумывала, продумывала и решила поехать. В саму Горловку мне посоветовали не ехать, потому что там опасно и негде остановиться. Сказали, что безопаснее в Донецке, где более-менее все окей.

Мы поехали вдвоем с другом, буду называть его С. Нам рассказали про комендантский час, про то, что надо себя спокойно вести, коммуницировать тоже с людьми аккуратно, не говорить особо о своих [активистских] бэкграундах, особо не разговаривать про российскую власть. Мы отписывались каждые 8-10 часов нашим друзьям, что с нами все окей.

Мы въехали через Ростов, сняли квартиру через сайт Airbnb обычную в центре. Вечером, когда мы были уже в квартире, мне на "Фейсбуке" написал какой-то незнакомый чувак, вот вы сегодня въехали в ДНР - и называет номер машины. И они совпадают. И говорит: "Если это вы, то у меня есть для вас кое-какая информация. На вас есть какая-то ориентировка, если вы в ДНР, то лучше уезжайте".

Мы подумали, что это похоже на какую-то провокацию, и решили вести себя просто аккуратнее.

Задержание

Следующие два дня все было окей и много было расслабляющих факторов: центр города очень мало отличается от Москвы, там куча открытых кафе, везде играет музыка, куча модных молодых людей и все классные, очень обеспеченные и клево выглядят. При этом повсюду ходят военные, есть комендантский час, но в целом растворяется вся эта военная штука, и ты уже мало в целом отличаешь человека в военной форме от чувака с татуировками в джинсовых шортах.

На второй день мы вечером вышли в центре в магазин, и я стою, расплачиваюсь на кассе и вижу, как вдалеке, на выходе стоят мусора. У меня мелькнуло что-то, но я подумала, что это может быть не связано [с нами]. Я выхожу, прохожу несколько шагов, они тут же меня окружают под предлогом проверки документов. Я им даю паспорт, они смотрят, смотрят, и тут я вижу рядом у чувака, чуть поодаль стоящего, распечатанные мои фотографии, черно-белые с Триеннале в "Гараже".

Они сличают, такие: ага, классно, и начинают в достаточно агрессивной форме тащить под руки: "Поедем в отделение, нам надо вас допроверять".

Нас привезли в какое-то достаточно обычное отделение полиции. Там уже были разные чуваки, достаточно миксованные - кто-то в военной форме, в основном все в штатском.

Начался допрос, в целом классический, чуть-чуть пожестче, чем когда тебя в России задерживают стандартно (Катрин Ненашеву неоднократно задерживали во время ее художественных акций. - Би-би-си). Нас развели по разным комнатам, изъяли телефоны, главный вопрос был: че вы сюда приехали, что вы тут хотите, че вам надо.

Ответы "потому что дедушка" их не очень устраивали: да что вы гоните, не могли вы просто так приехать.

Потом истекло три часа, и они говорят: ладно, мы сейчас вас уже отпустим, попейте водички. У нас взяли отпечатки пальцев, фотографии, вот это стандартное.

Мы стоим на выходе, стоят два мусора, и они такие ща-ща, подождите. Мне говорят "пойдем" и зачем-то заводят в соседнюю комнату, закрывают дверь буквально на минуту и потом говорят: выходи. Я выхожу, и стоит чувак в маске, в военной форме, и у него в руках кожаный гигантский мешок, он надевает мне этот мешок на голову, наручники, и меня куда-то поволокли.

Помню супербольшое чувство дезориентации - понятное дело, что надевают мешок, толкают, я там *** [упала] с лестницы, никто, конечно, за ручку не вел. Запихивают в какой-то грузовик или что-то такое, скорее всего это был грузовик.

Там уже был чувак, который орал так, что я даже не умею так материться пока еще. Наверное, научусь скоро. В общем, там сидит чувак и орет, что нас сейчас подорвут на минах, что мы сейчас пожалеем, что мы родились, что мы трупы.

Грузовик закрылся, они врубили какую-то очень громкую музыку, машина поехала, и начался полный ***, чувак стал избивать нас, он реально навзрыд орал. За двадцать минут я там два, три или четыре раза пережила рождение и смерть, потому что он очень много каких-то адовых говорил штук - и про подрыв на минах, и про расчленение, и про электрошокер, и бил тоже - не очень сильно, но так, нормально. И запрещал говорить вообще, сначала двигаться, потом говорить запрещал.

Потом нас выпинали из этого грузовика. Нас с С. сразу развели в разные комнаты. Я в общем оказалась на полу где-то. На каком-то кафельном полу и чувак пинает меня ногами, орет, ну что, ты пришла умирать, хорошо, сейчас я тебя сначала помучаю, потом ты умрешь.

Главный вопрос был: "Что ты сюда приехала, сука, тварь ***, давай отвечай, если не ответишь, убью тебя, убью твоего хахаля". Он снял мешок и стал *** [тыкать] мне пистолет в грудь, в лицо, в лоб. Тогда я могла увидеть, где я нахожусь, хотя бы. Это был обычный, не знаю, некий кабинет, с компьютером, с какими-то грамотами, с Путиным, с длинным таким столом.

И эта *** с пистолетом какое-то время продолжалась, я, конечно, говорила свою правдивую версию, два раза я ее сказала, он мне сильно ***, потом на третий раз он стал заводить пистолет и орать, что если ты типа еще раз это повторишь, то тебе *** и всем. Очень злился. Но помимо ударов и оскорблений это был единственный вопрос, который его интересовал. Это был чувак, просто в штатской одежде, лет наверно 35, такой нормальный вроде на вид.

Потом он достал автомат, я не знаю, что это был за автомат, Калашников, наверное. И тоже стал им размахивать и орать: "Да ты знаешь, откуда это у меня, да ты знаешь, кто я такой, я типа столько войн прошел, да я столько типа служил, да я вообще в Чечне знаешь скольких людей этим авоматом ***" - и опять стал ко мне автомат приставлять.

И с этого момента я отсчитываю, когда начался какой-то... для меня какая-то экзистенциальная яма, потому что с этого момента началась история, которую он мне стал рассказывать. И вот эта главная штука, которая мне запомнилась, что он приставлял автомат и говорил: "Я все равно сдохну, сегодня или завтра, я для того, чтобы сдохнуть здесь, у меня нет другой роли, мне ***, что сейчас с тобой будет, я могу сделать с тобой все что угодно, потому что я [сам] труп".

"Где мое гражданство"

Я изначально пыталась объяснить, что вообще я делаю, зачем я это делаю. Он орал: "Навальный, Павленский, да ты оттуда, шлюха" - какие-то такие вещи.

В процессе он продолжал пить. Я, естественно, много говорила про дедушку, что вообще-то я приехала по родственным связям. Тут он стал орать и говорить: "Какие *** родственные связи, да *** я тебя и твоего дедушку. Я вообще человек без имени, мы здесь все люди без имени, мы люди без гражданства, на нас всем насрать и мы сейчас все, что захотим с вами сделаем".

Он меня заставлял смотреть видосы на "Ютьюб", и первый видос, который он поставил, было обещание Путина дать бойцам ДНР гражданство. И он показал мне этот видос и стал орать: "Где мое гражданство, у меня нет гражданства, у меня нет вообще ничего, я вообще никто, я тут пушечное мясо, *** [совсем] никому не нужен" (возможно, имеется в виду указ о признании на территории России документов, выданных в самопровозглашенных Донецкой и Луганской народных республиках. - Би-би-си).

Потом он стал показывать фотографии своего сына и орал, что он тоже, если надо, пойдет воевать, но он тоже *** [совсем] никому не нужен. Так в процессе он рассказал историю свою, что изначально он служил в полиции Донецка, был гражданином Украины, потом, когда началась война, стало приезжать очень много разных людей, в том числе добровольцев из России, потому что не было уже никакой охранной структурной системы и людей избивали, убивали, грабили. По его рассказу, они просто с бывшими военными и полицейскими собрались и решили самостоятельно пытаться патрулировать город.

Он орал, что уезжать он не хочет, потому что это его земля, что Россия дает оружие и только за счет оружия они могут выживать.

И он мне пытался все время устроить экзамен, насколько я знаю периоды чеченской войны, афган: "А вот, кто знает этих ребят, кто знает этих ребят, да ты *** не знаешь, никто не знает, всем типа плевать на нас". И потом он стал мне показывать спецоперацию в Майкопе с 1994-й на 1995-й, 31 декабря, когда там заминировали вокзал и там... не помню сколько, достаточно много срочников подорвалось (вероятно, имеется в виду разгром 131-й Майкопской бригады при штурме Грозного. - Би-би-си). И он заставлял меня смотреть все эти видосы и орал: "А пацаны под Майкопом, а кто вообще про них помнит, а кто про них знает, а ты вообще хотя бы про них знаешь".

"Что я могу сделать?"

Я выбрала такую странную тактику, мне кажется, меня это спасло, я спрашивала: "А что я могу для вас сделать?" И изначально его это дико бесило, потому что, конечно, по его концепции, куда уж там, что я могу сделать.

Я пыталась рассказать про то, как я работаю со стигматизированными группами, он орал: "А кто про нас будет рассказывать, а кто про нас будет рассказывать". И еще: "Да, давай расскажи про этих пацанов, что ты можешь, давай, рассказывай". В целом я уже ничего не говорила, у меня не было сил, я просто спрашивала, говорила, что я очень сочувствую. Просто спрашивала, что я могу сделать.

Но в итоге это привело к тому, что у него закончился психоз, мы стали разговаривать. Странно, конечно, он тоже то *** [ударит], то скажет "Давай я тебе кофе сделаю", началась такая полная *** [ерунда]. Потом опять: "Зачем ты сюда приехала", а параллельно ад продолжался в соседней комнате, где был С. В какой-то момент он стал кричать очень сильно. И это просто был ад. Я это считаю самой главной пыткой, которая у меня была.

Периодически приходили чуваки, говорили, что С. тебя сдал, что он тебя не любит, ему на тебя *** [наплевать], что он сказал, зачем ты сюда приехала, он там уже полумертвый лежит. В какой-то момент, после того как у нас с этим чуваком, офицером разговор потек про его жизнь, я просила, чтобы они остановились, и он попросил чуваков меньше бить [С.]. Начались какие-то более-менее спокойные несколько часов.

В какой-то момент он сказал "Пойдем", и мы в общем, пошли [в другой кабинет], у них там действительно был накрыт гигантский стол, куча алкоголя. И у этого чувака были веселые такие штуки, то он заставлял меня есть шоколадку, меня тошнит, а он заставляет меня есть шоколадку. Или там сует мне пальцы в рот, такие какие-то вещи.

Конечно, он заставил меня выпить. Налили мне коньяк, я выпила, и один из этих агрессивных чуваков приставляет мне к шее руку: "А теперь говори, чей Крым". Я говорю, что Крым сейчас находится на территории Российской Федерации.

В общем, это был неправильный ответ, он начал меня душить, *** [бить] головой об стену, к нему присоединился второй чувак. И чувак, который офицер [и который меня допрашивал], остановил его уже. Но я, честно говоря, балансировала на грани жизни и смерти, то есть там секунд 15 оставалось, и я бы там сдохла.

Уже было где-то шесть-семь утра, и как раз какой-то телефонный звонок раздался, и он говорит по телефону: "Да нет, вроде ничего такого, они типа просто приехали" - и вывел меня за дверь.

Это было утро, там стали появляться странные люди в офисной одежде, которые, видимо, пришли к восьми утра на работу, явно, наверное, догадываются о том, что здесь происходило, но как бы типа, конечно же, нет. И было удивительно: девушка в белой рубашке на каблуках, чуваки с портфелями.

Отъезд

В какой-то момент утром они меня наконец погуглили, озвучили какие-то странные версии, что я - подруга Павленского, что я придумывала какие-то акции Павленскому, какой-то бред. И описали какую-то *** [ерунду], что мне якобы кто-то там хотел типа нож в спину прифигачить: "Нет, ты вообще тупица. На тебя тут как на протестную… некого протестного персонажа готовилось покушение сотрудниками СБУ для того, чтобы совершить на территории ДНР провокацию".

Говорят, мы вас сейчас отпускаем, но вам нельзя здесь оставаться. И поэтому мы сейчас вам закажем такси, за которое вы заплатите, оно вас отвезет на границу и идите как бы на [***] отсюда. Вещей у нас никаких не оказалось, не смогли ничего взять. В общем нас довез этот таксист, ну и все, через полтора часа мы были в Ростове. Ну не в Ростове, а на территории России.

Я помню, что мы в конце писали объяснительную некую. Она была на имя какого-то чувака из министерства внутренних дел. "Были доставлены для разъяснения личности, претензий не имеем". Мне, конечно, было смешно, я уже не могла как-то нормально коммуницировать, и был самый смешной момент со строчкой "претензий не имею". Я остановилась, подняла голову, смотрю на них обоих и говорю: "А если я хочу пожаловаться, то куда?" - "Да иди ты на ***". И С. тоже говорит типа: "Хватит".

Акция

Когда я приехала [в Москву], я сразу написала чувакам из [правозащитного центра] "Мемориал". Мы через день туда пошли, но получилось все странно, потому что мы были в дезориентации большой. Они изначально нам стали говорить, что вам обязательно нужно подавать заявление в Следственный комитет, чтобы потом подать заявление в ЕСПЧ. И для нас достаточно *** [осоловевших] это звучало странно, и плюс был триггер, и остается, на общение с любыми людьми из органов.

Сейчас у меня есть цель сделать проект по работе с ПТСР (посттравматическим стрессовым расстройством. - Би-би-си) бывших военных и их реабилитацией, адаптацией. Может, я нахожусь в состоянии аффекта, но этот чувак [из ДНР] меня достаточно сильно тронул своим месседжем.

Наверное, не вижу никаких других возможностей проживания этой истории, потому что я в целом понимаю, что эти чуваки тоже по разным причинам являются жертвами. Я начала углубляться, читать про насилие в армии, и это постоянное повторение насилия, перенос его на повседневную жизнь - просто клинически один из синдромов ПТСР. Это и аутоагрессия из-за отсутствия реабилитации, и перенос агрессии на все вокруг.

При этом у меня достаточно мотивов стигматизировать вообще любых людей, которые были на войне. И мне кажется, что в либеральном дискурсе последних лет есть антивоенный настрой, что все, кто служили где-либо - *** [плохие люди]. Когда я пыталась у правозащитников спросить, нет ли у вас каких-то таких знакомых, они говорят: "Это не мой контингент общения..."

Я понимаю, что и мне очень легко начать этих чуваков [из ДНР] стигматизировать и превратиться в жертву, такую тотальную. Как-то информационно подыграть всей этой истории, сказать: "Ах, вот такой он, русский мир". Но это неправильно и глупо, и неинтересно. И поэтому я решила, что надо что-то делать, и мне важно свою историю попытаться пережить.

Я написала маленький проект по реабилитации и адаптации через творческие практики - поскольку я [как современная художница] пытаюсь использовать художественные медиумы. В прошлом году мы делали полузакрытую мастерскую по литературному письму для бывших заключенных, я на этом опыте основываюсь.

Задача проекта, во-первых, просто собрать людей вместе как некую группу взаимопомощи. И во-вторых, организовать встречи, разные практики, литературное письмо, арт-терапия совместное делание чего-нибудь.

Если просто в "ВК" смотреть все эти группы [бывших военных], за последние два-три года, можно много найти сообщений, где чуваки жалуются: за что мы воевали, и с социальной точки зрения, с точки зрения пенсий и всего остального. И иногда попадаются сообщения, что мне *** [плохо], не знаю, что делать, все от меня отвернулись.

Естественно, по сравнению с ветеранами боевых действий, с точки зрения их опыта, я рядом не стояла. Я скорее [вижу себя] как какой-то координатор, модератор, в таком духе. Хотя я понимаю, что это может не сложиться, честно говоря. В том числе и за счет стигматизации на тысячах уровней, начиная от гендерной, заканчивая социальной.

Я понимаю, что это звучит странно, но если такое происходит, то не совсем понятно, как вообще существовать. Вся картина мироощущения и идентичности рушится, когда ты находишься в ситуации бессилия, когда была прямая угроза твоей жизни или жизни близкого человека, а ты вообще ничего не можешь сделать.

Выходя на улицу, я примерно понимаю, что меня могут задержать, что я могу оказаться в спецприемнике, в целом я рассматриваю возможность быть в тюрьме. Но я не думала, что тебя вот так вот могут просто вырвать из контекста, попытать и потом сказать: "Ну иди", я не думала именно про пытки, честно говоря. Это сильно рушит представление о настоящем и о том, что ты дальше можешь вообще делать.

Я разговаривала с одним правозащитником о том, что в России каждый третий служил, плюс если взять афган, Чечню, Донбасс, есть очень много людей хотя бы с минимальным опытом [травмы]: "Где эти все люди?" А он говорит: "Ну вот они как бы растворились".

***