20 лет без Стены: полузабытая годовщина

Вечером 9 ноября 1989 года первый секретарь Берлинского окружного комитета СЕПГ (Социалистической единой партии Германии) Гюнтер Шабовски объявил на пресс-конференции в прямом телеэфире об открытии пропускных пунктов на границе с Западным Берлином.

Тысячи ликующих людей тут же начали штурмовать Берлинскую стену, которая через несколько дней была почти целиком разрушена и разобрана на сувениры.

Двадцатилетний юбилей падения главного символа тоталитаризма и "холодной войны", который в мире часто называли просто "Стена", в Европе стал едва ли не главным событием 2009 года.

В России оно проходит почти незамеченным. Кажется, о нем помнят только историки и дипломаты, профессионально занимающиеся отношениями с Германией, да сотрудники Фонда Горбачева. Для широкой же публики падение Берлинской стены - не поворотный момент истории, а один из многочисленных полузабытых эпизодов эпохи перестройки.

Ваше мнение

Надо сказать, и в момент крушения Стены оно не вызвало у советских граждан особых эмоций.

Ярые патриоты империи горевали об утрате сферы влияния и "завоеваний 45-го".

Ярые демократы радовались: неизвестно, чем все закончится у нас, но Стену восстановить уже никому не удастся, пускай хоть кто-нибудь спасется!

Но большинство было всецело поглощено внутренними событиями: нараставшим экономическим кризисом и дефицитом, борьбой между Горбачевым, Ельциным и партийными ортодоксами, съездами и пленумами, идеологическими и историческими спорами.

Найти в интернете данные современных социологических исследований на эту тему не удалось.

Автор провел собственный маленький опрос, разумеется, не претендующий на научность.

"Как к естественному событию", - сказал один знакомый в ответ на вопрос, как он относился 20 лет назад, и как относится теперь к падению Берлинской стены.

"Мне что Берлинская стена, что Великая китайская, - ответил другой. - Хорошо, что китайская стоит. Хорошо, что берлинская пала".

Третий был совсем лаконичен: "Никак".

Взгляд участника событий

Бывший помощник Михаила Горбачева по международным делам Анатолий Черняев убежден, что падение Берлинской стены - "очень крупное событие, и естественно для цивилизованного общества его отмечать".

Малый интерес к юбилею он объясняет тем, что "перестройка и Горбачев как бы выпали из истории России".

По мнению Черняева, "Горбачев отвергается, не принимается нынешней так называемой элитой", потому что ее "державная" часть негативно относится ко всему, сделанному в то время, а либералы приписывают и освобождение России, и окончание "холодной войны" Борису Ельцину.

Ветеран советской политики решительно не согласен с теми, кто считает, будто его бывший шеф не понимал, что делал, и плыл по течению. По его словам, неизбежность объединения Германии сделалась очевидной и Горбачеву, и ему самому еще до падения Берлинской стены.

"Конечно, стена - только символ. Ее падение - результат длительной и основательной политики разрушения "железного занавеса", которую проводил Горбачев на протяжении ряда лет. После того, как Михаил Сергеевич съездил в Западную Германию, и увидел страну, совершенно непохожую на ту, которую рисовали наша пропаганда, наша разведка и наша дипломатия, стало ясно, что вопрос об объединении становится в политическую повестку дня", - говорит он.

"Это было видно и по ситуации в ГДР. После того, как Венгрия открыла границы, и восточные немцы побежали в количестве двух тысяч человек в сутки, сделалось понятно, что Стена не устоит, и режим, который за ней прятался, тоже не устоит".

Мнение Черняева совпадает с оценками бывшего шефа восточногерманской разведки Маркуса Вольфа. Тот писал, что кризис ГДР, закончившийся падением Берлинской стены, берет начало еще в 1953 году, и что число восточных немцев, поддерживавших режим, никогда не превышало 30%.

Как вспоминает бывший внешнеполитический советник президента СССР, вернувшись из поездки на празднование 40-летия ГДР в начале октября 1989 года, Горбачев сказал на заседании политбюро, что Эрих Хонеккер не сделал никаких выводов ни из обстановки в собственной стране, ни из событий в Советском Союзе, и что его дни как политика сочтены.

Он считает, что приемлемой альтернативы в тех условиях у советского руководства не было. Сохранить ГДР в качестве независимого, пускай демократического и капиталистического, государства, или получить в качестве платы за объединение нейтральный статус Германии было невозможно, поскольку это противоречило настроениям подавляющего большинства немцев.

"Другое дело, что Горбачев, как ответственный человек, хотел, чтобы все происходило гладко и спокойно, и держался концепции постепенного сближения двух Германий. Сначала с этим согласились и Геншер, и Коль. Правда, Коль довольно быстро отступил. На встрече с Геншером 5 декабря 1989 года Горбачев высказал все, что думал по этому поводу", - рассказывает Черняев.

"Тем не менее, на совещании в ЦК по германскому вопросу в конце января присутствовало полное понимание того, что остается только адаптироваться к процессу. Демократическому народному движению, национальной воле противостоять можно было только танками. Но устраивать Тяньяньмэнь в центре Европы Горбачев, конечно, не собирался".

Черняев находит "раздутыми и совершенно неправильными" современные версии о том, что Маргарет Тэтчер и Франсуа Миттеран якобы хотели остановить объединение Германии руками Горбачева.

"Я присутствовал на переговорах и с Тэтчер, и с Миттераном, и все слышал, - утверждает он. - Естественно, у них были свои комплексы, связанные с войной, они высказывали определенные осторожные опасения, как бы объединение Германии не перевернуло всю ситуацию в Европе. Но представлять дело так, будто Маргарет уговаривала Горбачева затормозить процесс - это просто смешно. И Миттеран говорил, что Франция, как член НАТО, будет придерживаться общей союзнической позиции".

Черняев, практически ежедневно общавшийся с Горбачевым на протяжении шести лет, уверен, что объединение Германии было частью концепции "общего европейского дома", которую проповедовал советский лидер.

"К сожалению, объединение Европы пошло без России, и в какой-то степени против России, - заключил он. - Но это результат наших внутренних процессов, прежде всего распада СССР, в котором виноваты мы сами. России все равно придется интегрироваться в цивилизованный мир. Никакой модернизации мы не достигнем, если будем настаивать на так называемом особом пути".

Взгляд социолога

Социолог и политолог Дмитрий Орешкин рассматривает отношение россиян к юбилею падения Берлинской стены с точки зрения социальной психологии.

"То, что на эту тему не проводятся опросы, само по себе о чем-то говорит, - считает он. Большинству россиян действительно наплевать на это событие, о нем забыли, а если вспоминают, то скорее с некоторой досадой".

"На Западе восстановление единой Германии и падение Стены были праздником, и то, что у нас это не праздник - свидетельство серьезных социально-культурных расхождений. Там празднуют то, что воссоединились семьи, что люди смогли ездить с востока на запад, и в них перестали стрелять. Там это символ торжества нормальной человеческой жизни, а у нас понятие нормальной жизни еще не сформировалось".

"Не в обиду будь сказано соотечественникам, многие из них живут в мифологизированном мире, им кажется, что нормальная жизнь была как раз в те времена, когда Стена стояла".

"Мы не знали другой жизни, мы выросли в этой среде, и части из нас она до сих пор кажется комфортной и привычной, - рассуждает Орешкин. - Многие приспособились к той системе координат, добились жизненного успеха, и им было чем гордиться".

"Теперь они оказались в положении человека, который стал "авторитетом" в тюрьме, а потом вышел на свободу, и выяснилось, что его ценное умение делать игральные карты из старых газет никому не нужно. Свобода нас встретила радостно у входа в универсам, а талонов не припасли, надо, оказывается, еще уметь деньги зарабатывать. Те, кто проиграл, имеют право жаловаться. Это обидно, но естественно. Надеюсь, следующее поколение от этого излечится".

Другую причину советской ностальгии исследователь видит в имперской психологии.

"Для Запада падение Стены - это победа нормальных человеческих устремлений к свободе над ненормальными, опасными для жизни, жестокими правителями. А для нас - символ падения державной мощи, которой мы привыкли гордиться, оправдывая ей все то плохое, что у нас было. Есть нечего, зато весь мир боится. Задница в заплатах, зато выиграли Отечественную войну. Недорабатываем там, там и там, зато делаем ракеты. А тут вдруг говорят, что ракеты ваши никому не нужны, никто на вас нападать не собирается, потому что ваша держава сама распадется".

"Стыдно напрямую восхвалять несвободу, поэтому делаем вид, что такого события вообще не было", – резюмирует Орешкин.

В то же время, по мнению исследователя, большинство россиян сознает, что Восточная Европа потеряна безвозвратно, да никогда и не была по-настоящему "своей". Как "наш Сталинград" сегодня рассматривается постсоветское пространство, на нем и сконцентрировано внимание общества и политиков.

"На Германию рукой махнули. Это не наша земля, пусть живут, как умеют. И раньше все понимали: немцы есть немцы, у них своя жизнь", - передает он типичное, по его мнению, настроение россиян.

Эксперт с сожалением говорит о том, что история повторяется. Россия, считает он, ничему не научилась на опыте бегства союзников по Варшавскому Договору и за 20 лет "не успела вырастить привлекательного образа жизни".

"Мы видим ухудшение отношений не только с Украиной и Грузией, но и с Белоруссией, и не потому, что мерзкий Запад их подкупил нам в обиду, а потому, что мы живем не в самом привлекательном стиле, и люди выбирают другие ценности", - полагает он.

"Мы этого не понимаем, пытаемся удержать их пристегиванием на коротком силовом поводке. Кое-кто мечтает построить стену посреди Украины: Восток забрать, а Запад пускай уходит, черт с ним! Ничего путного из этого не выйдет. Можно построить стену на границах самой России и превратиться в запаянную банку, где развиваются микробы, но рано или поздно и она вздуется и взорвется".

"Люди хотят жить лучше, люди хотят жить разнообразнее, люди хотят жить по-человечески. Советский Союз не был построен для того, чтобы в нем жить по-человечески. Он был построен для достижения великих целей одного человека - Иосифа Виссарионовича Сталина. Он хотел быть великим, а Советский Союз был машиной, производившей для этого ресурсы. Сейчас вождя нет, а машина во многом осталась, и это горький парадокс современности".

Дмитрий Орешкин обращает внимание еще на одно обстоятельство. "По колбасным стандартам" восточные немцы жили намного лучше советских людей, и вызывали у них не сочувствие, а зависть.

"Во времена моей молодости мы с трудом "доставали" гэдээровские брюки или ботинки, и гордились удачей, - говорит он. – Ход мысли был таков: и чего немцам не хватало?".

Орешкин не согласен с довольно распространенным суждением, что, мол, в результате перестройки рухнула Берлинская стена, зато выросли новые: между Азербайджаном и Арменией, Грузией и Абхазией, Молдавией и Приднестровьем. Сравнение кажется ему поверхностным.

"Берлинская стена была построена государством, а люди по обе ее стороны не испытывали друг к другу ненависти, более того, активно стремились ее преодолеть, во всяком случае, в западном направлении, - указывает он. "Стены" на постсоветском пространстве построены не из бетона, а из человеческих эмоций, которые тлели десятилетиями, если не веками, но были искусственно замазаны".

"Единственное сходство состоит в том, что и падение Берлинской стены, и образование новых "стен" отражают одну тенденцию – усиление идеи государства-нации. Немцы хотели соединиться с сородичами, народы бывшего СССР - размежеваться".

Взгляд международника

Главный редактор журнала "Россия в глобальной политике" Федор Лукьянов не видит в относительном равнодушии россиян к юбилею падения Стены ничего удивительного.

"Все-таки это событие произошло не в России", - говорит он. - Думаю, что 20-летию распада Советского Союза через два года будет уделяться намного больше внимания".

"Разное отношение к этой дате объясняется еще и тем, что последние 20 лет Европа и Россия провели совсем по-разному. Запад пребывал в состоянии приятного чувства победы в историческом соревновании и в битве идеологий, которая наполняла его гордостью и уверенностью в себе. Россия ощущала, что пережила катастрофу в идейном плане, в политическом плане и в географическом плане, потому что страны не стало. Были утрачены значительные территории, в том числе те, которые никак нельзя назвать искусственно присоединенными окраинами".

"Российская политическая мысль возвращается к моменту окончания "холодной войны", желая доказать, что мы не проиграли, что поражения не было, и все, что происходило потом, было несправедливо".

Лукьянов полагает, что советское руководство в 1989 году действовало единственно возможным образом.

"Препятствовать было бы неправильно в историческом плане, разъединенные народы всегда объединяются рано или поздно, и политически совершенно проигрышно. После того, как рухнул репрессивный аппарат ГДР, никаких возможностей для сохранения двух немецких государств не оставалось".

"Что касается выхода Германии из НАТО в обмен на вывод советских войск, тут, думаю, была возможность поторговаться. Но Михаил Сергеевич Горбачев был человеком убежденным, и в то же время в какой-то степени наивным. Он планировал новую Европу, в которой НАТО и Варшавский Договор, как инструменты холодной войны, станут вовсе не нужны".

"К тому же еще вопрос, следовало ли так уж добиваться нейтралитета Германии. Не связанная никакими обязательствам Германия стала бы вызывать серьезные опасения у соседей".

По мнению Лукьянова, Россия в конечном итоге выиграла от доброжелательной политики Горбачева. Спустя 20 лет Германия остается самым промосковским из крупных государств Запада.

"То, что Горбачев стал крестным отцом объединения Германии, заложило основу для особых отношений. Думаю, немцы эту роль России, Горбачева, Советского Союза не забудут. Хотя, конечно, интерес Германии к России базируется, прежде всего, на очень серьезном экономическом фундаменте. Это началось задолго до падения Берлинской стены, еще с "новой восточной политики " Вилли Брандта.

Впрочем, аналитика больше занимает не прошлое, а настоящее и будущее.

"20 лет назад было ощущение конца истории, - говорит он. Сегодня очевидно, что история не закончилась, она только набирает обороты".

"Заявленная цель создания единой Европы не достигнута. Европейский Союз расширился, но в нем нет Украины, Белоруссии, Молдавии, и самое главное, в нем нет России. Пока Европа не включает в себя все страны, от которых зависят ее стабильность, безопасность и устойчивое развитие, говорить о единой Европе нельзя".

"Что касается Евразии, для нее распад Советского Союза, безусловно, не был позитивным фактором. Мы видим, что происходит по всему периметру границ бывшего советского гиганта, а раньше Российской империи. Все трения и противоречия вырвались наружу".

"Очаги нестабильности, которые мы видим везде, от Ближнего Востока, далее через Каспий, Кавказ, Центральную Азию, далее в Южную Азию и на Дальний Восток, во многом связаны с тем, что империи, которая прежде структурировала это огромное пространство, больше нет. Мы понятия не имеем, какова будет конечная конфигурация этого пространства".

"Европа и Евразия стали свободнее, но они не стали безопаснее, чем это было в холодную войну", - констатирует Лукьянов.

При этом он не видит возможности радикального улучшения отношений между Россией и Западом.

"Берлинская стена была символом определенного типа противостояния, и она рухнула безвозвратно. Того типа противостояния, который был во второй половине XX века, я думаю, уже никогда не будет. Что бы ни происходило между крупными державами, я не вижу идеологической основы для противоречий. Они будут носить классический межгосударственный характер. Но если говорить о "стене" как символе раздела, то она никуда не делась, а только сдвинулась на восток".

Построить "более устойчивую и устраивающую всех систему" не удалось как по объективным, так и по субъективным причинам, полагает эксперт.

"В этом довольно много неизбежного. Для меня, например, очевидно, что в ЕС Россия не вступит никогда, если, разумеется, сохранится в своих теперешних границах. Россия не готова идти на такие ограничения суверенитета, каких требует членство в Евросоюзе. Евросоюз не способен адаптировать под свой стандарт страну такого размера, такого разнообразия и такого геополитического калибра. Россия по определению самостоятельный центр силы и влияния, а не часть некоего интеграционного проекта".

"Если же говорить о чьей-то вине, то она распределяется равномерно. С западной стороны был комплекс триумфаторов, ощущение своей абсолютной правоты. А Россия продолжает страдать комплексом проигравшего. Она с трудом переживает травму распада, которая используется, в том числе, правящим классом, чтобы добиться меркантильных сегодняшних целей. Симбиоз эйфории победы и депрессии поражения и обусловили то, что 20 лет спустя Европа не ощущает себя ни единой, ни безопасной".

Лукьянов уверен, что главной ареной геополитической борьбы в обозримом будущем будет постсоветское пространство.

"Амбиций вернуться с танками на берег Одера нет ни у кого. Даже страны Балтии, какие бы негативные чувства они ни вызывали у некоторых российских комментаторов и публицистов, не рассматриваются как исконно русская территория. Стремление к тому, что одни называют имперским реваншем, а другие восстановлением утраченных позиций, сконцентрировано в первую очередь на Украине. Страна близкая по духу, по менталитету, по языку и по культуре. Тот факт, что русская государственность родом из Киева, тоже никто отменить не может".

"Существуют большие и обоснованные сомнения в возможности восстановить единое государство. В то же время, по мнению многих, у России достаточно сил, чтобы воспрепятствовать интеграции юго-западной части бывшего СССР в европейский проект. С учетом того, что и Евросоюз в настоящее время не слишком стремится к новому расширению, мы, наверное, увидим некую новую "промежуточную Европу" между Россией и ЕС. К сожалению, это довольно неприятная аналогия, потому что старая промежуточная Европа, центральная Европа, Польша, Чехословакия, Балканы, традиционно порождала войны".

Взгляд Путина

Между тем россиянам, вероятно, предстоит узнать еще один взгляд на события 20-летней давности.

Как стало известно на днях, телеканал НТВ собирается 8 ноября показать документальный фильм известного журналиста-германиста Владимира Кондратьева "Стена", включающий, в том числе, фрагмент воспоминаний Владимира Путина.

Российский премьер осенью 1989 года находился в Дрездене в роли офицера связи при восточногерманском министерстве госбезопасности, более известном как "Штази".

Ранее ходили слухи, будто Путин выбегал навстречу демонстрантам с пистолетом в руке и грозил стрелять, если те станут ломиться в представительство КГБ.

Так или иначе, особняк, где работали советские разведчики, остался нетронутым, тогда как здание местного управления "Штази" подверглось разгрому.

Возможно, публика скоро узнает от самого Путина, как все было на самом деле.