Болотная площадь в зеркале русской истории

Подошла третья годовщина событий 6 мая на Болотной площади.

Местом оппозиционных выступлений она стала еще в декабре 2011 года. Митинг 6 мая особенно запомнился потому, что сопровождался столкновениями с полицией и репрессиями против их участников. Наряду с выражениями "дух Болотной" и "требования Болотной" в российский политический лексикон вошли словосочетания "болотное дело" и "узники Болотной".

Тогда много говорили о том, что "народ просыпается" и "Россия уже не будет такой, как прежде". Сегодня очевидно, что страхи и надежды - в зависимости от точки зрения - не сбылись.

"Протестная волна была поверхностной. Мобилизационный ресурс исчерпался, закат начался еще до событий 6 мая, они скорее подвели черту", - заявил Русской службе Би-би-си профессор факультета политических наук и социологии Европейского университета Санкт-Петербурга Владимир Гельман.

"Власть в какой-то момент растерялась, но затем перестала пугаться митингов. Прогнозы, что Путин скоро уйдет, основывались на непонимании того, в каком режиме существует большая часть России", - соглашается независимый политолог Дмитрий Орешкин.

Диалог глухих

Что реально произошло, это новое разделение и политизация страны.

В нулевые годы мы наблюдали то ли социальную апатию, то ли национальное примирение. Политика мало кого занимала.

Теперь снова кипят страсти, возникли, по сути, две нации, каждая со своими ценностями, героями и символами. Даже георгиевская ленточка вместо того, чтобы объединять всех памятью о войне, стала яблоком раздора. Для обеих сторон свое видение жизни не только единственно верное, но и единственно возможное.

В глазах либералов, их оппоненты - невежественные отсталые люди, которым необходимо просветиться. С точки зрения национал-патриотов и путинцев, либералы ничего не понимают и несут чепуху. Культуролог Юлий Лотман называл подобные столкновения цивилизаций "разговором дурака и сумасшедшего".

"Состояние русского общества с конца XVII века и до сего дня можно охарактеризовать одним словом: раскол. В истории России это не событие, а процесс", - пишет историк Анджей Иконников-Галицкий.

Многие исследователи полагают, что Россия до сих пор расхлебывает последствия деятельности Петра I, который приказал двум процентам населения быстро и радикально европеизироваться, а всем остальным нет.

Но прежде всего на память приходят два периода: между александровскими реформами и революцией, и в конце 1980-х, начале 1990-х годов.

По поводу причин того, что протестный пар ушел в свисток, существуют два мнения.

Одни комментаторы полагают, что Кремль вовремя перехватил инициативу, вбросил "крымскую тему", переключив энергию общества на великодержавные чувства, и если бы украинского кризиса не было, его следовало бы придумать.

Другие уверены, что дело не в Крыме, просто страхи и надежды были изначально преувеличены.

Тридцать тысяч человек, выходивших на Болотную площадь и проспект Сахарова - это примерно полпроцента взрослого населения Москвы, и даже 640 тысяч голосов, отданных на выборах мэра за Алексея Навального - не так много.

А за МКАД вообще течет иная жизнь.

Путинское большинство

Когда во время Великой Смуты начала XVII века поляки рекламировали русским свое государственное устройство, те отвечали: не надо нам вашей свободы, у нас хоть есть, кому челом ударить!

Советский диссидент Андрей Амальрик писал, что среднестатистический россиянин не любит свободу, считает ее синонимом беспорядка, видит в ней не возможность наилучшим образом распорядиться своей жизнью, а опасность, что какой-то ловкач, воспользовавшись свободой, хорошо устроится за его счет.

Советские люди привыкли гордиться коллективными ценностями - размерами державы, военными победами, московским метро, космосом, тем, что "нас все уважают и боятся" - и не уважать себя как личность.

"Говорить о том, что кто-то проснулся, а затем снова уснул, неверно, - считает Дмитрий Орешкин. - Все остались при своем мнении. Просто две России спят и бодрствуют в разном режиме. Москвичи взяли паузу, а Богородицк спит, и будет спать".

"Значительная часть страны и не думала просыпаться. Традиции султанской власти в провинции чрезвычайно сильны", - заметил он.

По результатам всех выборов и социологических опросов на самые разные темы, "русские европейцы" составляют примерно 15% населения страны, и их число существенно не увеличивается, несмотря на смену поколений и все перестройки и революции.

По мнению Орешкина, Россия попала в заколдованный круг: отсутствие нормальной рыночной экономики и демократии не позволяет людям реализовать себя и изменить собственную жизнь, а без изменения жизни не меняется сознание.

"Люди в провинции в большинстве остаются советскими, потому что живут в тех же пятиэтажках, работают на тех же заводах, так же зависят от начальства. Лучшее, что у них было - покупка старой иномарки. Крым для них значим, потому что они даже не представляют, как могли бы изменить свою жизнь, пользуясь возможностями, которые дает свобода, им не с чем сравнивать", - говорит Орешкин.

Наличие оппозиции еще не критично для власти. В царствования двух последних Александров и Николая II примерно полвека значительная и интеллектуально влиятельная часть общества на дух не выносила ничего, хоть как-то связанного с режимом, уважающие себя девушки из интеллигентных семей считали позором брак с жандармом. Но жандармы холостыми не оставались, власть держалась, и могла бы простоять еще долго, если бы не мировая война и распутинщина.

И в СССР недовольства хватало, но толчком к переменам в эпоху Горбачева и Ельцина стал такой экономический коллапс, по сравнению с которым нынешние проблемы с ипотечными кредитами и курсом рубля - пустяки и мелочь.

"При Горбачеве элиты понимали, что так жить нельзя, а теперь им пока жить очень даже можно", - указывает Дмитрий Орешкин.

Реформы сверху?

"В России никто никогда снизу к власти не придет, успокойтесь!" - уверен автор стихотворного цикла о российской политике "Гражданин поэт" Дмитрий Быков.

Ссылаясь на исторические примеры, он полагает, что толчком к реформам может послужить только кризис верхов и появление во власти нового Александра II или Горбачева.

Владимир Гельман в принципе согласен с этим, но напоминает, что александровские реформы начались после поражения в Крымской войне, и Горбачев стал тем Горбачевым, которого мы знаем, не на пустом месте.

"Кризис верхов может возникнуть только в результате давления со стороны граждан. С неба Горбачев не свалится. Чтобы начались перемены, нужно, чтобы на них был предъявлен спрос со стороны общества", - говорит он.

Что впереди?

По поводу будущего России, опять же, есть два мнения.

Одно, "чаадаевское", состоит в том, что ее единственное историческое предназначение - вечно ходить по замкнутому кругу "оттепелей" и "заморозков" и демонстрировать остальному миру, как не надо жить.

"Боюсь, что Чаадаев прав: в России есть география, и нет истории. Одно утешение, что Россия все-таки разная", - говорит Дмитрий Орешкин.

Оптимисты уверены, что законы истории универсальны, Россия идет туда же, куда все человечество, только отстает от передовых наций лет на 50.

И в этих странах не все было гладко. Даже не заглядывая в далекое прошлое, борьба между сторонниками свободы и "традиционных устоев" в 1960-х годах по накалу не уступала тому, что мы сегодня наблюдаем в России. Модернизация встречала отчаянное сопротивление.

Мартина Лютера Кинга застрелили, издателю фривольного журнала Hustler Ларри Флинту подложили бомбу. По сравнению с Флинтом, участницы Pussy Riot еще легко отделались.

"Почему у нас должно было получиться замечательно, хотя ни у кого не выходило сразу?" - пишет аналитик Сергей Шелин.

Многие историки убеждены в неизбежности послереволюционного авторитаризма, по выражению польского профессора Адама Михника, "серого времени", и считают, что в историческом масштабе ничего ужасного здесь нет.

"Я оптимист, - заявил Русской службе Би-би-си философ и публицист Александр Никонов. - У России есть будущее. Россия вечно догоняла, но она всегда догоняла Запад".

Никонов объясняет отставание огромными пространствами и природными ресурсами, позволяющими жить экстенсивно и откладывать развитие на потом, но не видит здесь ничего фатального.

"По окончании первого курса рано судить, выйдет из студента хороший специалист, или нет. У нас и Запада просто разный исторический возраст. Демократия в России неизбежно победит. Произойдет ли это у нас на глазах - другой вопрос", - говорит бывший помощник Бориса Ельцина Георгий Сатаров.

Политолог Станислав Белковский уверен, что после ухода Владимира Путина, который, рано или поздно, неизбежен, обязательно начнутся либеральные реформы. Чем сильнее сегодня культ личности, тем выше вероятность того, что режим не переживет своего создателя именно в силу его исключительности. Другого такого, как Путин, быть не может.

История, вроде бы, подтверждает правоту Белковского. Традиционным монархиям незыблемость обеспечивала очень сильная не рассуждающая религиозность и вера в божественное происхождение власти. Не то в рациональный век. После смерти Сталина и Мао началась либерализация, не говоря уж о Франко и Пиночете. Единственное исключение - КНДР, но это уж особый случай.

Дмитрий Орешкин предполагает, что главная борьба развернется не вокруг либеральных ценностей, а между идеями централизации и федерализма. Аналитик надеется, что спасение, как во времена Минина и Пожарского, придет от региональных элит.

"Чтобы территория эффективно существовала, власть должна быть к ней приближена. Либо мягкая гибкая федерализация по образцу ФРГ с ее землями, либо повышение хрупкости всей конструкции и разрушение единого политического пространства", - уверен эксперт.

"Региональные элиты чрезвычайно прагматичны, если не сказать, циничны, и прекрасно понимают свои интересы. Они не станут открыто ссориться с Кремлем, потому что им оторвут головы, зато умеют тихонько договариваться между собой", - добавил он.

"Первая ласточка весны не делает, - говорит Владимир Гельман. - Но я не думаю, что российские граждане качественно хуже жителей многих стран, где произошла или на наших глазах происходит демократизация: Мексики, Монголии, Украины. Даже в Нигерии после череды диктатур недавно состоялись демократические выборы. Другое дело, что путь будет долгим и потребует больших усилий".

Противники свободы в России могут радоваться тому, что милые им порядки и нравы, по крайней мере, уйдут не завтра.

Ее поборникам остается утешаться историческими сравнениями. Но рассуждать о неизбежности авторитарного отката после английской или французской революции легче, чем сознавать, что нынешний откат может продлиться дольше, чем собственная жизнь.